Неточные совпадения
Они поспешили объявить, что заехали только по дороге и часа через четыре отправятся
дальше, в
город.
Но, несмотря на голоса из темноты, огромный
город все-таки вызывал впечатление пустого, онемевшего. Окна ослепли, ворота закрыты, заперты, переулки стали более узкими и запутанными. Чутко настроенный слух ловил
далекие щелчки выстрелов, хотя Самгин понимал, что они звучат только в памяти. Брякнула щеколда калитки. Самгин приостановился. Впереди его знакомый голос сказал...
За окном тяжко двигался крестный ход: обыватели
города, во главе с духовенством всех церквей, шли за
город, в поле — провожать икону Богородицы в
далекий монастырь, где она пребывала и откуда ее приносили ежегодно в субботу на пасхальной неделе «гостить», по очереди, во всех церквах
города, а из церквей, торопливо и не очень «благолепно», носили по всем домам каждого прихода, собирая с «жильцов» десятки тысяч священной дани в пользу монастыря.
По-прежнему у ней не было позыва идти вникать в жизнь
дальше стен, садов, огородов «имения» и, наконец,
города. Этим замыкался весь мир.
Встречались Райскому
дальше в
городе лица, очевидно бродившие без дела или с «миражем дела». Купцы, томящиеся бездельем у своих лавок; поедет советник на дрожках; пройдет, важно выступая, духовное лицо, с длинной тростью.
Идти
дальше, стараться объяснить его окончательно, значит, напиваться с ним пьяным, давать ему денег взаймы и потом выслушивать незанимательные повести о том, как он в полку нагрубил командиру или побил жида, не заплатил в трактире денег, поднял знамя бунта против уездной или земской полиции, и как за то выключен из полка или послан в такой-то
город под надзор.
Португальцы поставили носилки на траву. «Bella vischta, signor!» — сказали они. В самом деле, прекрасный вид! Описывать его смешно. Уж лучше снять фотографию: та, по крайней мере, передаст все подробности. Мы были на одном из уступов горы, на половине ее высоты… и того нет: под ногами нашими целое море зелени, внизу
город, точно игрушка; там чуть-чуть видно, как ползают люди и животные, а
дальше вовсе не игрушка — океан; на рейде опять игрушки — корабли, в том числе и наш.
Я узнал от смотрителя, однако ж, немного: он добавил, что там есть один каменный дом, а прочие деревянные; что есть продажа вина; что господа все хорошие и купечество знатное; что зимой живут в
городе, а летом на заимках (дачах), под камнем, «то есть камня никакого нет, — сказал он, — это только так называется»; что проезжих бывает мало-мало; что если мне надо ехать
дальше, то чтоб я спешил, а то по Лене осенью ехать нельзя, а берегом худо и т. п.
Возлюбленные отцы и учители, родился я в
далекой губернии северной, в
городе В., от родителя дворянина, но не знатного и не весьма чиновного.
— Заложил, господа, заложил, за десять рублей, и что ж
дальше? Вот и все, как только воротился в
город с дороги, так и заложил.
За месяц вперед А.И. Мерзляков был командирован в
город Владивосток покупать мулов для экспедиции. Важно было приобрести животных некованых, с крепкими копытами. А.И. Мерзлякову поручено было отправить мулов на пароходе в залив Рында, где и оставить их под присмотром трех стрелков, а самому ехать
дальше и устроить на побережье моря питательные базы. Таких баз намечено было пять: в заливе Джигит, в бухте Терней, на реках Текаме, Амагу и Кумуху, у мыса Кузнецова.
Добренькому старику это понравилось, и он, не знаю почему, вслед за тем позвал меня. Я вышел вперед с святейшим намерением, что бы он и Шубинский ни говорили, не благодарить; к тому же меня посылали
дальше всех и в самый скверный
город.
И вот в этот тихий вечер мне вдруг почуялось, что где-то высоко, в ночном сумраке, над нашим двором, над
городом и
дальше, над деревнями и над всем доступным воображению миром нависла невидимо какая-то огромная ноша и глухо гремит, и вздрагивает, и поворачивается, грозя обрушиться… Кто-то сильный держит ее и управляет ею и хочет поставить на место. Удастся ли? Сдержит ли? Подымет ли, поставит?.. Или неведомое «щось буде» с громом обрушится на весь этот известный мне мир?..
Наконец наступила счастливая минута, когда и я покидал тихий городок, оставшийся позади в своей лощине. А передо мной расстилалась
далекая лента шоссе, и на горизонте клубились неясные очертания: полосы лесов, новые дороги, дальние
города, неведомая новая жизнь…
Магнату пришлось выбраться из
города пешком. Извозчиков не было, и за лошадь с экипажем сейчас не взяли бы горы золота. Важно было уже выбраться из линии огня, а куда — все равно. Когда Стабровские уже были за чертой
города, произошла встреча с бежавшими в
город Галактионом, Мышниковым и Штоффом. Произошел горячий обмен новостей. Пани Стабровская, истощившая последний запас сил, заявила, что
дальше не может идти.
В монастыре обыкновенно смотрели старинную церковь и взбирались на колокольню, откуда открывался
далекий вид. В ясную погоду старались увидеть белые пятнышки губернского
города и излучины Днепра на горизонте.
Местом сбыта служил главным образом
город, а отсюда уже балчуговское ремесло расходилось по нескольким уездам и
дальше.
Расстилалась эта луговина по тот бок речки на такое
далекое пространство, что большая раскольничья деревня, раскинутая у предгорья, заканчивавшего с одной стороны луговую пойму, из
города представлялась чем-то вроде длинного обоза или даже овечьего стада.
У Еспера Иваныча в
городе был свой дом, для которого тот же талантливый маэстро изготовил ему план и фасад; лет уже пятнадцать дом был срублен, покрыт крышей, рамы в нем были вставлены, но — увы! —
дальше этого не шло; внутри в нем были отделаны только три — четыре комнаты для приезда Еспера Иваныча, а в остальных пол даже не был настлан.
Вот: если ваш мир подобен миру наших
далеких предков, так представьте себе, что однажды в океане вы наткнулись на шестую, седьмую часть света — какую-нибудь Атлантиду, и там — небывалые города-лабиринты, люди, парящие в воздухе без помощи крыльев, или аэро, камни, подымаемые вверх силою взгляда, — словом, такое, что вам не могло бы прийти в голову, даже когда вы страдаете сноболезнью.
Шатаясь по улицам, я всматривался детски-любопытными глазами в незатейливую жизнь городка с его лачугами, вслушивался в гул проволок на шоссе, вдали от городского шума, стараясь уловить, какие вести несутся по ним из
далеких больших
городов, или в шелест колосьев, или в шепот ветра на высоких гайдамацких могилах.
И чудилось, что в этом
далеком и сказочном
городе живут радостные, ликующие люди, вся жизнь которых похожа на сладкую музыку, у которых даже задумчивость, даже грусть — очаровательно нежны и прекрасны.
И в самом деле, из этого
города даже дороги
дальше никуда нет, как будто здесь конец миру. Куда ни взглянете вы окрест — лес, луга да степь; степь, лес и луга; где-где вьется прихотливым извивом проселок, и бойко проскачет по нем телега, запряженная маленькою резвою лошадкой, и опять все затихнет, все потонет в общем однообразии…
В одном из
далеких углов России есть
город, который как-то особенно говорит моему сердцу.
А пономарица только смеется, а
дальше не допускает: «Дай, говорит, ваше благородие, место мужу в губернском
городе!»
— Неужели это уж Севастополь? — спросил меньшой брат, когда они поднялись на гору, и перед ними открылись бухта с мачтами кораблей, море с неприятельским
далеким флотом, белые приморские батареи, казармы, водопроводы, доки и строения
города, и белые, лиловатые облака дыма, беспрестанно поднимавшиеся по желтым горам, окружающим
город, и стоявшие в синем небе, при розоватых лучах солнца, уже с блеском отражавшегося и спускавшегося к горизонту темного моря.
Вы смотрите и на полосатые громады кораблей, близко и далеко рассыпанных по бухте, и на черные небольшие точки шлюпок, движущихся по блестящей лазури, и на красивые светлые строения
города, окрашенные розовыми лучами утреннего солнца, виднеющиеся на той стороне, и на пенящуюся белую линию бона и затопленных кораблей, от которых кой-где грустно торчат черные концы мачт, и на
далекий неприятельский флот, маячащий на хрустальном горизонте моря, и на пенящиеся струи, в которых прыгают соляные пузырики, поднимаемые веслами; вы слушаете равномерные звуки ударов вёсел, звуки голосов, по воде долетающих до вас, и величественные звуки стрельбы, которая, как вам кажется, усиливается в Севастополе.
В осажденном
городе Севастополе, на бульваре, около павильона играла полковая музыка, и толпы военного народа и женщин празднично двигались по дорожкам. Светлое весеннее солнце взошло с утра над английскими работами, перешло на бастионы, потом на
город, — на Николаевскую казарму и, одинаково радостно светя для всех, теперь спускалось к
далекому синему морю, которое, мерно колыхаясь, светилось серебряным блеском.
Так прошли перед выпускными юнкерами все фельдфебели, портупей-юнкера и юнкера с высокими отметками. Соблазнительные полки с хорошими стоянками быстро разбирались. Для второразрядных оставались только
далекие места в провинциальных уездных
городах, имена которых юнкера слышали первый раз в своей жизни.
Дальше следуют стоянки в столицах или больших губернских
городах, преимущественно в гренадерских частях.
Многие из среднего класса, как оказалось потом, заложили к этому дню всё, даже семейное белье, даже простыни и чуть ли не тюфяки нашим жидам, которых, как нарочно, вот уже два года ужасно много укрепилось в нашем
городе и наезжает чем
дальше, тем больше.
Студентка же, конечно, ни в чем не участвовала, но у ней была своя забота; она намеревалась прогостить всего только день или два, а затем отправиться
дальше и
дальше, по всем университетским
городам, чтобы «принять участие в страданиях бедных студентов и возбудить их к протесту».
Шумные известия о напастях на дьякона Ахиллу и о приплетении самого протопопа к этому ничтожному делу захватили отца Савелия в
далеком приходе, от которого до
города было по меньшей мере двое суток езды.
Здесь было довольно тихо. Луна стала совсем маленькой, и синяя ночь была довольно темна, хотя на небе виднелись звезды, и большая, еще не застроенная площадь около центрального парка смутно белела под серебристыми лучами…
Далекие дома перемежались с пустырями и заборами, и только в одном месте какой-то гордый человек вывел дом этажей в шестнадцать, высившийся черною громадой, весь обставленный еще лесами… Эта вавилонская башня резко рисовалась на зареве от освещенного
города…
Впоследствии, по причинам, которые мы изложим
дальше, Матвей Лозинский из Лозищей стал на несколько дней самым знаменитым человеком
города Нью-Йорка, и каждый шаг его в эти дни был прослежен очень точно.
— А меня — весной. Как небо раскроется, так и потянет куда-то, оторвал бы себя с места да и — марш. Мимо
городов, деревень, так — всё
дальше, в глубь земли, до конца!
— «А он дважды сказал — нет, нет, и — помер. Сегодня его торжественно хоронили, всё духовенство было, и оба хора певчих, и весь
город. Самый старый и умный человек был в
городе. Спорить с ним не мог никто. Хоть мне он и не друг и даже нажёг меня на двести семьдесят рублей, а жалко старика, и когда опустили гроб в могилу, заплакал я», — ну,
дальше про меня пошло…
Города, страны время от времени приближали к моим зрачкам уже начинающий восхищать свет едва намеченного огнями, странного
далекого транспаранта, — но все это развивалось в ничто; рвалось, подобно гнилой пряже, натянутой стремительным челноком.
— Дорогой Гарвей, мне кажется, что я невольно удерживаю вас в нашем
городе. Вы могли бы уехать, когда поправитесь, без всякого стеснения из-за того, что я нанял для вас квартиру. Все же, перед тем как путешествовать
дальше, вам необходим некоторый уют — остановка внутри себя.
А моя родина, батюшка,
далекая,
город Амченск…
Я не помню уже, сколько дней мы ехали до Петербурга, сколько потом от Петербурга до Москвы и далее от Москвы до
далекого уездного
города, вблизи которого, всего в семи верстах, жил мой дядя.
Подробнее об этом
дальше, а пока я скажу, что «Обреченные» — это беллетристический рассказ с ярким и верным описанием ужасов этого завода, где все имена и фамилии изменены и не назван даже самый
город, где был этот завод, а главные действующие лица заменены другими, — словом, написан так, чтобы и узнать нельзя было, что одно из действующих лиц — я, самолично, а другое главное лицо рассказа совсем не такое, как оно описано, только разве наружность сохранена…
Кругом болота, узкая песчаная полоса берега, и в море выдавалась огромная лагуна, заросшая камышом и кугой, обнесенная валами песку со стороны моря, как бы краями чаши, такими высокими валами, что волны не поднимались выше их, а весь берег вправо и влево был низким местом, ниже уровня моря, а
дальше в непроходимых лесах, на громадном пространстве на север до реки Риона и далее до
города Поти, были огромные озера-болота, место зимовки перелетных птиц.
И вот видит он во сне
города Киев с угодниками и толпами богомольцев, Ромен с купцами и товарами, видит Одест и
далекое синее море с белыми парусами, и
город Царьград с золотыми домами и белогрудыми, чернобровыми турчанками, куда он летит, поднявшись на каких-то невидимых крыльях.
Он свободно и легко летит всё
дальше и
дальше, и видит внизу золотые
города, облитые ярким сияньем, и синее небо с частыми звездами, и синее море с белыми парусами — и ему сладко и весело лететь всё
дальше и
дальше…
Люди, которых вы здесь видите, живут в благословенных местах:
город стоит на берегу Волги, весь в зелени; с крутых берегов видны
далекие пространства, покрытые селеньями и нивами; летний благодатный день так и манит на берег, на воздух, под открытое небо, под этот ветерок, освежительно веющий с Волги…
И вдруг, как
далекая сказка, фантастический вымысел, представился ему
город, фонари, улицы с двумя рядами домов, газета; как странно спать, когда над головою крыша и не слышно ни ветра, ни дождя!
С пригорка, обернувшись, видит Жегулев то вечное зарево, которое по ночам уже стоит над всеми
городами земли. Он останавливается и долго смотрит: внимательно и строго. И с тою серьезностью и простотою в обряде, которой научился у простых людей, Жегулев становится на колена и земно кланяется
далекому.
Поговорив с Федотом о возможностях, Жегулев решил на следующий же день идти в
город и проститься:
дальше не хочет ждать смерть и требует поспешности.
Рассказывали разные истории. Между прочим, говорили о том, что жена старосты, Мавра, женщина здоровая и неглупая, во всю свою жизнь нигде не была
дальше своего родного села, никогда не видела ни
города, ни железной дороги, а в последние десять лет все сидела за печью и только по ночам выходила на улицу.